Обрывки памяти. Рассказы о войне - Михаил Калашников

Над городом-героем, добывшим себе славу еще при царе, висело стойкое облако из пыли, пороховой гари и дыма пожарищ. Враг не давал покоя своей осадной артиллерии, а та, в свою очередь, вгрызалась в бетон советских дзотов и бронеколпаков, крошила каменные склоны, опоясывавшие главную базу Черноморского флота. Что оставляли от людей эти монстры германской промышленности, сказать трудно. Немалая часть оборонявшихся проклинала Круппа и все его потомство на многие поколения вперед. «Вот чертов Крупп! Батьку моего угробил в первую германскую, и меня хочет!» – слышалось среди защитников крепости. Даже те, что еще оставались живы, были близки к помешательству. Севастополь – единственный город, на который упало артиллерийских снарядов больше чем пуль из стрелкового оружия.

К Северной бухте уже вышли немцы, и конвой из Новороссийска подошел к небольшой пристани, сколоченной на днях в Камышовой бухте. Она была уставлена носилками с ранеными. Кажется, транспорты тут уже давно ждали. Но эти самые носилки, сейчас мешали разгрузить судна от боеприпасов и питания. Люди, отряженные в разгрузочные команды, чертыхаясь, переступали через раненых, ослабевшие, они роняли ящики с патронами и часто падали сами, тревожа раны своих соратников. Видя это, командир ботика, крикнул Литвинову с мостика:

– Собери свой расчет и расчет Соловьева! Живо на берег! Начинайте забивать трюм покалеченными. Берите тех, что ближе к нашей шхуне!

Литвинов с другими пулеметчиками сошел на берег. Взяв первые попавшиеся носилки, они с напарником потащили их на ботик. За рукав его схватила медсестра в замаслившейся на воротнике и манжетах гимнастерке.

– Мне с ранеными надо! – сказала она.

– Ничего не знаю! – ответил коротко Литвинов. – К капитану.

– Ну, как же? – настаивала та. – Солдатам уход нужен…

– К капитану, – оставался неумолим Литвинов.

Медсестра шмыгнула по трапу мимо часового к капитанской рубке. Защитники Севастополя стали бросать ящики с боезапасом тут же на пристани и хватать носилки с ранеными.

– Этих не пускать! – прокричал капитан, прервав свою беседу с медсестрой. – Сейчас набьются в трюм, попробуй их тогда в темноте отличи раненого от целого!

Матрос у трапа преградил путь первой паре севастопольцев с носилками. Тот, что шагал головным, опустил носилки на трап и взялся руками за ствол автомата, что был направлен на него. Уперев ствол себе в грудь, он сказал часовому матросу:

– Стреляй, браток. Я уже год воюю. Одессу защищал, тут с самой осени. Никак меня пуля не сыщет. Стреляй! Хоть может полегшает мне…

Матрос с автоматом явно растерялся, а с пристани уже кричали:

– Ну, кто там стопорит? Пусти его, флотский! Поимей совесть! Мы тока раненых погрузить и тут же назад!

– Литвинов! К пулемету! – раздалось с капитанского мостика.

Литвинов опустил очередные носилки на палубу и кинулся к месту своего боевого расчета. А солдат на трапе уже рвал гимнастерку на груди.

– Шкурники! По себе судите?! Да мы только товарищей погрузить! Помочь же вам, чтоб вы быстрей отсюда!

На пристани заклацали затворы.

– Сволочь ты, капитан! – слышалось оттуда. – У самих, чем стрелять найдется! Только мы по своим не стреляем, мы больше в немца привыкли! Дай товарищей погрузить! А пулеметом своим не пугай! И не такие видали!

Тут и Литвинов подумал: чем же еще можно испугать этих людей? Капитан, толи озадаченный ответным лязганьем оружия, толи отрезвленный речами защитников города, махнул рукой часовому, мол, «можно». Остался ли кто-нибудь из невредимых солдат в трюме вместе с ранеными ни капитан, ни бойцы из его команды проверять не решились.

На обратном пути самолетов с черными крестами было еще больше. Роями кружились они над поредевшим конвоем, заходили в пике, разрушая своими сиренами людскую психику. Конвой окончательно рассеялся. Ботики и шхуны теперь шли курсом на Новороссийск поодиночке. В расчете у Соловьева не осталось ни одного патрона, а у Литвинова из пулемета торчало охвостье последней ленты. Раненые на палубе стонали и бредили, некоторых рвало.

– Соловьев смени Литвинова! – приказал капитан, когда последний самолет скрылся за облаками. – Литвинов глянь в трюм, как там обстановка.

Откинув крышку, Литвинов заглянул во чрево ботика. Где-то ниже ватерлинии явно образовалась течь. Раненые плавали в забортной воде, разбавленной их кровью, рвотой и мочой, перемешанной с гнойными бинтами и кусками разбухшей ваты…

– Бать! – вернул Литвинова из забытья голос его сына. – Дядя Захар опять сочиняет.

– Чего там? – рассеянно спросил отец.

– Говорит, что трое суток однажды не спал! Человек разве может столько, бать?

– Может, Витюха.

– И у тебя бывало?

– Угу.

– Тоже на войне, небось? – допытывался Витя, в душе радуясь, что отец не хуже дяди Захара, что и он может не спать трое суток.

– Ага. На первом годе.

– Потом, наверное, целую неделю отсыпался?

– Не. Полчаса прикорнул всего.

– А потом опять в бой?

– Хых, какой шустрый. Не в бой – в отступление.

Снова на Литвинова нахлынули воспоминания. Увидел он, как со стороны: свою роту; себя девятнадцатилетнего; деревню под Вязьмой, где они оборону держали. В ту пору, на их участок фронта из тыла пригнали ополченцев. Собрали в Подмосковье гражданских служащих, свели в батальоны и роты. Обмундирования выдать им не успели, так и ходили они в кепках да пальто по передовой. Правда, вооружением худо-бедно снабдили, но не всех. Нескольким десяткам винтовок не хватило. Для них откуда-то из провинциального музея привезли экспонаты. Вот и стояли они в строю, кто с пистолетом из дуэльного набора, кто с кавалерийской шашкой времен Отечественной войны восемьсот двенадцатого года, а кто с кремниевым ружьем.

Когда началась вражеская атака, когда танки прошли через их правый фланг и ринулись утюжить позиции полковой артиллерии, когда вслед за танками показались цепи немецкой пехоты, Литвинов даже не посмотрел, кто дергал его за плечо и кричал в самое ухо: «Пошли, слышь? Пошли, чего сидишь?». А может и не дергал вовсе никто и не кричал. Может просто из-за того, что видел Литвинов, как один за другим выскакивают из окопа его однополчане и бегут, может потому и он побежал. Солдаты из роты Литвинова добегали до второй линии окопов, туда, где оборону держали те самые, кое-как вооруженные, ополченцы, прыгали в их окопы, становясь плечом к плечу с ними. Солдаты и ополченцы врезали по врагу залповым огнем. Где-то заговорил еще уцелевший «максим». Вражеские силуэты в касках залегли. Иные достигли окопов переднего рубежа и укрылись в них. Но там где прошли их танки, уже стрекотали автоматы, уже прочесывали траншею ополченцев, двигаясь по ее дну вдоль фронта, их солдаты. На Литвинова навалился какой-то ополченец в коричневом пиджаке.

– Справа напирают! – крикнул он, скрываясь за поворотом укрытия.

Едва Литвинов успел встать на ноги и повернуться туда, откуда явился ополченец, его вжала в стенку траншеи целая группа убегающих солдат, а чуть дальше, за поворотом, уже мелькали над ходом сообщения макушки чужих темных касок, так близко, что прямо, не верилось. Литвинов запрыгнул на край траншеи и хотел дать деру в сторону тылов, но чья-то рука ухватила его за шкирку и сдернула вниз.

– Куда дура?! – крикнул ему боец с полуседыми усами. Видимо ему принадлежала рука, сдернувшая Литвинова на дно траншеи. – На голом месте быстрее уложат!

Литвинов побежал по окопу вслед за другими, но в это время вражеская цепь, что до этого пряталась в их передней линии, преодолела пространство, разделявшее эти два рубежа советской обороны. На голову Литвинову свалился немец и опрокинул его. Враг занес над поверженным русским солдатом свой карабин, с примкнутым широким штыком, но в ту же секунду на его шлем обрушился музейный кистень, принадлежавший лет триста тому назад какому-то волжскому ушкуйнику. Раздался резкий звон, но ощутимого урона этот удар, видимо, не принес. Немец забыл, что хотел пригвоздить Литвинова к земле и переключился на обладателя кистеня. Тот, в свою очередь, не дал немцу даже обернуться. Второй удар пришелся в нижнюю челюсть немца и сопровождался хрустящим звуком. Немец выронил оружие и схватился за искалеченное лицо.

Ополченец с зажатым в руке кистенем побежал выручать еще кого-то. В траншее уже не было свободного места от заполонивших ее, борющихся фигур. Все прибывавшие с правого фланга немцы не могли стрелять, так как противники жутко перемешались. Литвинов вскочил на ноги и нос к носу столкнулся с новым врагом. Он только что выстрелил в кого-то и передергивал затвор. Выросший перед ним Литвинов не дал ему этого сделать. Русский солдат ухватил немецкую винтовку за ствол и пригнул к земле. Враг бросил свой «маузер» и ухватил Литвинова за грудки. Пару раз, обрушив Литвинова на стенки траншеи, немец хотел сделать это и в третий раз, но спина русского солдата не встретила никакого препятствия, а провалилась в дверной проем землянки. Потеряв равновесие, следом за Литвиновым туда впорхнул и немец. Борьба продолжилась внутри. Не вставая на ноги, противники норовили вцепиться друг другу в горло. Литвинову, наконец, это удалось, он даже почувствовал под пальцами цепочку от именного солдатского жетона своего врага.